Моя строптивая леди - Страница 2

Последовала тишина, полная нового удивления.

— Ну нет! — наконец сказал разбойник. — Вам придется лечь на дорогу рядом со слугами!

Син, приподняв бровь, сдул с рукава воображаемую пушинку.

— Как ни любезна ваша просьба, боюсь, я не могу ее исполнить. Не выношу пыли! — Он поднял на собеседника невозмутимый взгляд. — Теперь вы, конечно, меня пристрелите?

Разбойник взвел курок, однако выстрела не последовало.

— Шкатулку положите на сиденье кареты, — произнес недовольный голос из-под платка после долгой паузы. — И взбирайтесь-ка на козлы, мистер Фу-Ты-Ну-Ты! Поработаете разок кучером — это собьет с вас спесь.

— Сомневаюсь. И потом, краденую карету с гербом трудно пристроить.

— Да замолчите вы! Иначе придется заткнуть вам рот!

Разбойник быстро терял терпение, что, собственно, и требовалось.

— Шевелитесь! И пусть ваши люди не торопятся звать на помощь. Помните, вам — первая пуля!

— Отправляйтесь в Шефтсбери и ждите в «Короне», — велел Син остальным. — Если через пару дней от меня все еще не будет вестей, пишите в Эбби. Брат о вас позаботится. Хоскинз, — обратился он к кучеру, — если Джерому дорога будет не по силам, идите вперед и пошлите за ним наемный экипаж. — Он повернулся к разбойнику. — Можно одеться? Или мне предстоит невыносимо страдать от холода?

— Одевайтесь, — буркнул тот после короткого размышления, — но помните, я целюсь вам в голову.

Син надел плотную дорожную накидку с капюшоном, натянул лайковые перчатки, отметив, что вожжи изотрут тонкую кожу в первые же минуты. Поразмыслив, отказался от мысли прихватить пистолет — он не возражал поучаствовать в этом фарсе еще какое-то время. Защитившись от студеного ноябрьского воздуха, Син взобрался на козлы, взяв в руки четыре пары вожжей.

— Добрый человек, я готов.

— Тогда — вперед! — Разбойник сердито сверкнул на него глазами. — И повторяю, без глупостей! — Поскольку ответа не было, он вплотную подъехал к карете и, сунув один пистолет за пояс, ткнул Сина в спину дулом другого. — Что бы вы ни замышляли, все равно ничего не выйдет. Вперед!

— Что я могу замышлять? — невинно осведомился Син, трогаясь с места. — У меня на уме одно: не слаб ли у вас курок? На дороге столько выбоин.

Он ощутил, что дуло перестало тыкаться в спину.

— Теперь вам спокойнее? — спросил разбойник, не скрывая пренебрежения.

— Благодарю, спокойнее. Могу я узнать место нашего назначения?

— Это вас не касается. Ваше дело — помалкивать и править, пока не прикажут остановиться.

Син умолк, понимая, что его таинственный спутник не только озадачен, но и раздосадован таким хладнокровием. Он вовсе не желал получить пулю в спину: ведь нет ничего опаснее, чем дразнить дурака. Этот простофиля в самом деле полагал, что держит все под контролем. Он даже позволил своему напарнику вырваться вперед. Однако Син и в самом деле был далек от намерения этим воспользоваться, наоборот — его настроение улучшалось. Он почти готов был обнять своего сердитого спутника за новое ощущение. Не так уж плохо, когда над тобой кудахчут, если ты ранен на поле боя, но как это неприятно, если ты сражен простой лихорадкой! Хуже всего, что никто не верит в его полное выздоровление и готовность вернуться в полк.

Отправляясь в дорогу, Син подумывал о том, чтобы повернуть в Лондон и там настоять на осмотре военного врача. Он не сделал этого, потому что знал: одно слово брата, маркиза Родгара, — и у него обнаружат тяжкие последствия перенесенного заболевания.

Ох уж это слово Родгара! Оно как невидимая всемогущая рука, как личная стража. Он прохлаждается в карете со всеми удобствами, под бдительным надзором, в то время как люди более достойные переносят болезнь на ногах или умирают в переполненных госпиталях Плимута. Именно Родгар организовал его отправку из Галифакса прямо домой. Чтоб ему пропасть! Никто в здравом уме не смеет перечить Черному Маркизу, даже если тот ведет себя, как курица-наседка, балуя и опекая братьев и сестер. А всему виной смерть родителей, после которой он, старший, взял их, пятерых, под крыло. Помогай Господи тому, кто осмелится хотя бы косо глянуть на них! Маркиз Родгар поставит на место любого, даже бога войны.

Сину в этом смысле повезло еще менее других, отчасти потому, что он был младшим в семье. Что бы он ни делал, как бы себя ни закалял, телосложение его оставалось обманчиво-хрупким. Таким его видели все, даже родные, прекрасно знавшие, как обстоят дела. Что делать, раз он один получил в наследство от матери тонкую кость и изящество, а также рыжину в волосах и зеленые с золотым отливом глаза и густейшие ресницы, из-за чего сестры (в особенности его двойняшка) не раз сетовали на несправедливость судьбы.

Син, подрастая, все больше разделял их мнение. В ранней юности он был уверен, что рано или поздно возмужает, но вот ему двадцать четыре, он ветеран многих сражений — и что же? По-прежнему красив, как девушка! В армии приходилось драться на дуэли чуть не с каждым офицером: с одними — чтобы доказать свою отвагу, с другими — чтобы пресечь домогательства.

— Поворот!

Короткая команда поставила точку на воспоминаниях, и Син бездумно натянул вожжи, поворачивая упряжку на дорогу поуже, прямо к заходящему солнцу.

— Надеюсь, поездка не слишком затянется, — заметил он, щурясь. — Близится ночь, а сейчас новолуние.

— Уже недолго.

К вечеру похолодало, от лошадиных спин поднимался парок. Сину все чаще приходилось щелкать кнутом, погоняя лошадей, но он успевал подмечать все занятное у своего спутника.

Разбойник сидел в седле нарочито небрежно, демонстрируя опыт верховой езды. Он даже откинулся слегка, и это был явный просчет, потому что плащ приоткрылся и явил взгляду бедра отнюдь не мужские. Син утвердился в мысли, что захвачен в плен юношей, возможно, подростком. Пистолет, однако, оставался наготове, и это делало молокососу честь. Возможно, подумал Син, он поторопился записать разбойника в дураки.